Екатерина ЖироваЯ начала записывать истории, которые нигде не могла прочитать. Идеи просто приходили в голову: “хорошо бы почитать про…”, и беглые поиски, не увенчавшиеся успехом, приводили к тому, что я начинала писать сама. В детстве это не кажется глупым и самонадеянным, и не было никого, кто мог бы сказать мне, что я трачу время зря. Вообще, мое мнение, что вот эти люди, которые говорят нам, что время, ушедшее на творчество – потраченное, они зло. Но это так, между прочим.
Поэтому первоначальное отражение меня в текстах — это как раз вот те, первые желания “хочу почитать вот такое”. Абсурдно то, что в итоге желания не исполняются. Во-первых, я никогда не буду из самолюбования перечитывать свои истории, следовательно, изначальное желание исполнено не будет. Во-вторых, истории никогда не получаются именно такими, как я хотела их написать, как бы я ни старалась следовать за нарративом. Он капризный. В определенный момент история сама себя начинает рассказывать, вырываясь из прокрустова ложа записанного мной плана.
Желания же конкретных историй всегда спонтанны, как утренний сон. Часто это просто вдруг сложившиеся вместе подсознательные мотивы, и я практически их не разбираю. Я не всегда хочу задумываться о том, какие, например, детские травмы или бытовые проблемы толкнули меня к той или иной истории. Я лучше отрефлексирую их отдельно; в работе над текстом, которая очень часто одновременно чувственная и рациональная, самоанализ вредит. Можно считать, что это побочный продукт бегства от реальности, которым отчасти считается любое творчество: стараться, все же, абстрагироваться от себя.
И я не думаю, что мы постоянно должны анализировать авторские тексты с точки зрения прямых личностных отражений. Иногда они очевидны: например, если мы читаем Толкина, мы понимаем, насколько сильно он был травмирован войной, как его тексты полны печалью по уходящему зеленому-золотому веку. Мы можем погрузиться и глубже; и мне кажется, что чем глубже мы погружаемся, тем больше ложных отражений можем найти. В самых глубоких нырках мы вдруг столкнемся с собой — к добру это или к худу. К осознанию авторской цельности и единению с нами или к иллюзии. К бесконечной рекурсии.
Поэтому точно так же каждый текст бесконечен для исследований: у нас есть картина мира самого автора, через которую непременно проглянут картины мира персонажей. Естественно, автор не может прописать персонажа так, чтобы совершенно в нем не отразиться. Ты просто берешь разные грани своей личности и сдвигаешь туда-сюда ползунки, как на эквалайзере. Прибавляешь контрастность и яркость, там, где это нужно. Я люблю писать от первого лица, поэтому мир книг показывается через центрального персонажа, растет и познается вместе с ним. Думаю, что писать от лица сразу нескольких героев — очень сложная, ювелирная задача, поэтому перед ней я пока немного пасую. Именно потому, что помимо общей картины, у тебя в руках будет целый набор линз, через которые эта картина должна фокусироваться читателю; и результат должен быть гармоничным и объемным.
В большинстве текстов картина мира автора, онтология, непременно есть. Даже если текст слабый, плоский и невыразительный, если автору откровенно скучно было его писать, мы все равно увидим пусть размытый, но совершенно определенный пейзаж. Он складывается и из сиюминутного настроения, в котором текст писался; в нем будет зафиксировано это время. И слепок реальности тоже непременно будет, даже если он дан штрихами. Мы не всегда сможем увидеть отражения каких-то глубоких вопросов — ну там, например, взглядов автора на устройство бытия или еще чего похлеще, но сможем понять какие-то настроенческие моменты. Может быть, увидеть что-то между строк; опять же, обмануться – что не сделает исследование менее важным и захватывающим. Насколько я понимаю, сам процесс ничуть не менее важен, чем конечный результат.
Добавить комментарий